Главная > Художественная литература > Свет невечерний. Сборник рассказов > Н.П.Малахова. Преображение

Н.П.Малахова. Преображение


Антонина проснулась как всегда рано и первым делом выглянула в окно. Солнце поднималось в густом тягучем мареве. На поседевшей от пыли и зноя траве тускло поблескивала скупая роса. "Опять дождя не будет, - запечалилась Антонина, - опять поливать, а воду-то из пруда уже почти всю повычерпали. Во, Богато как прогневили". Она привычно встала перед самодельной полочкой в красном углу, где на белом, расшитом крестом, полотенце стояли бумажные иконки. Не торопясь, нараспев прочитала молитвы. Их было всего три - "Отче наш", "Богородице Дево, радуйся" и "Ангеле Божий, хранителю мой святый". Этим молитвам в далеком детстве обучила ее бабка. Подумав немного, Антонина прибавила и свои нехитрые прошения - чтобы дочка с мужем и внучкой были здоровы, чтобы Господь помянул усопших сродников, а ей, Антонине, чтобы управиться со всеми делами. Постояв еще немного перед иконами, словно набираясь храбрости, она робко и неуверенно прибавила: "И чтобы дождь пошел, а то сохнет все".
Закончив молитвы, она засобиралась во двор, но вдруг вспомнила, как отец Василий укорял всех молящихся в храме, что-де молитв не знают, молиться ленятся и даже "Верую" за службой не все поют. Еще сказал, что Успенским постом после исповеди всех будет спрашивать "Верую" наизусть читать. Антонина вернулась к иконам, постояла, прикрыв глаза, и начала:
- Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым...
Следующая строчка никак не вспоминалась, и Антонина повторила все сначала. На этот раз слово "Вседержителя" вдруг словно расширилось, засветилось, запело и заняло все ее воображение своим необъятным смыслом.
- Вседержителя... - нараспев повторяла и повторяла Антонина и никак не могла остановиться, и непривычные, неведомые раньше мысли озаряли ее изнутри странной радостью. - Вседержителя... Значит, Он все-все держит. Все...
Антонина посмотрела на свои корявые, изработанные руки с растрескавшейся на пальцах кожей, на жилистые, растоптанные, плоскостопые ноги, больше похожие на утиные перепончатые лапы, оглянулась на неказистую обстановку комнаты с печкой, въехавшей чуть не на самую середину и давно не беленной. Затем мысленно обозрела заросший бурьяном палисадник с чахлым кустом сирени и двумя старыми яблонями - до них все руки никак не доходили обрезать старые и засохшие ветки. Получалось, что Бог "держал" и ее, Антонину, и эту вросшую в землю, но добротную и еще крепкую избу, и палисадник с бурьяном, и огород, и все-все, что вокруг и далеко-далеко.
Мысль ее вернулась в огород, в который она вкладывала всю душу и все силы, оставшиеся после долгого трудового века в совхозе. За огород Антонина не устыдилась - высокие длинные гряды были без единой травинки, а лук, огурцы и прочая зелень, несмотря на засуху, были сочны и зелены. Однако с палисадником было хуже. Антонина вдруг заволновалась, как в тот день, когда поджидала в первый раз городского зятя. Припомнилось, как он все спрашивал:
- Маманя, а почему цветов-то у вас в садике нет? С цветами веселее.
Тогда Антонина недовольно отмахнулась:
- Еще чего! За огородом-то не успеваю.
Теперь неожиданно ярко и живо встали перед глазами бабкины подсолнухи, которые она неизменно сажала по весне в палисаднике. Веселым рыжим табуном стояли они перед окошками, дружно поворачивая вслед за солнышком тугие лоснящиеся корзинки в густой опуши ярко-желтых лепестков, а бабка, поглядывая на них, говаривала:
- Вот Господь с неба-то их увидит и нас, грешных, помянет.
- Увидит... - машинально повторила Антонина, - конечно, увидит, - добавила она уже осмысленно, - конечно, увидит, ведь Он - Вседержитель. Батюшки, а у меня во дворе бурьян.
Она торопливо натянула старую, видавшую всякую погоду юбку и вылинявшую кофту с булавкой вместо пуговицы, наскоро замотала голову косынкой по самые брови. В таком виде она ходила в огород каждый день, но сегодня ей стало вдруг неловко: увидит, а она в таком рванье. Заниматься одеждой, однако, было некогда - давно пора было в огород. И все же, выйдя во двор, Антонина решительно направилась к сараю - за косой. Скосив бурьян, она огляделась: стало чище, но лучше не стало. Антонина досадливо пнула пенек, оставшийся от лопуха:
- У-у, расселся тут.
Посмотрев на небо, она повинилась:
- В этом году поздно уж, а на будущий год, жива буду, посажу обязательно.
От этого на душе стало неожиданно легко, и с огородом она управилась быстро. Отогнав на улицу кур, она наскоро проглотила стакан молока, а хлеб прихватила с собой - пожевать по дороге - и заторопилась на дальний огород.
Дальний огород был за усадьбой. Это было сильно заболоченное поле, на котором, сколько ни сажали, ничего не росло. Лет пять назад агроном, совершенно отчаявшись, приказал бросить его, прибавив к этому привычную брань. Женщины, выработавшие в совхозе пенсионный срок, выпросили разрешение развести там дополнительные огороды. Борисыч долго материл их за несознательное отношение к общественному труду. Они стояли молча, переминаясь с ноги на ногу, и терпеливо пережидали его гнев. В конце концов он махнул рукой - все равно ничего не вырастет.
Однако выросло, и немало. На этих заплаточного вида участочках, на насыпных грядках, взбитых и вычищенных до состояния только что встряхнутой перины, удавались огурцы и помидоры, картошка и всякая зелень, а на многих участочках барствовала уже и клубника. Одно было плохо - воды поблизости не было.
В хорошие годы, когда Бог давал в меру солнца и дождя, держать дальний огород было для Антонины даже в удовольствие. И прибыль получалась хорошая - в прошлом году дочке шубу справила. Но в этом году затянувшаяся засуха заставила многих побросать дальние огороды. Лишь самые упорные и терпеливые, и в их числе Антонина, продолжали тянуть свою лямку. За водой приходилось ходить далеко - через дорогу, на поле, к которому была подведена вода и устроены поилки для коровьего стада, стоявшего здесь после выгула.
По дороге за водой Антонина вернулась к своим утренним размышлениям. Сказать по правде, непривычны они были для нее, простой крестьянки, всю жизнь знавшей лишь поле да грядки, да вот теперь еще и телевизор, подаренный дочерью. Она привыкла думать о простом - о грядках, о курах, о дочке, живущей в городе, о ценах на огурцы и зелень на диком городском рыночке возле метро, о соседках, о совхозных новостях. В Бога она веровала сколько себя помнила, на службы ходила аккуратно, стояла в уголке, истово крестясь и мысленно повторяя за хором: "Господи, помилуй". Обычно подавала две записки - о здравии и за упокой и ставила две свечки - празднику и всем святым. Если удавалось продать урожай с хорошей прибылью, ставила еще три свечки - Спасителю, Казанской и Николаю Угоднику. Это был ее привычный мир - знакомый и любимый с детства, но странно: она никогда не задумывалась о Божественном. Бог, по ее прежним понятиям, был где-то далеко, высоко в небе, и к ней, такой убогой и незначительной, снизойти никак не мог. Утренние мысли перевернули ей душу. Получалось, что Бог был совсем рядом. Сами по себе возникали картины прожитого, и теперь Антонина почти въяве видела, как близко к ней был Бог в ее тяжелые дни, как все устраивалось словно само по себе, а вовсе не ее слабыми силами, как неожиданно и вместе с тем буднично приходила помощь то через соседку Антонину, ссудившую большую сумму на ремонт порушенной ветром крыши, а потом простившую половину долга, то через доктора с усталыми и добрыми глазами, то через многих других людей, появлявшихся в ее жизни в самый нужный момент. На душе у Антонины было томительно радостно. Впервые в жизни не по привычке и не по заведенному правилу, а от всего благодарного сердца Антонина прошептала в знойное, струящееся небо:
- Господи, слава Тебе! Спасибо Тебе за все!
За мыслями она не заметила, как уже отпирала свой сарайчик, сколоченный кое-как из разной рухляди. Прихватив ведра, Антонина не удержалась и пробежала вдоль грядок. Лук и зелень были в порядке, а вот огурцы уже развесили свои лопухастые, жирные листья.
- Во, пьяницы, - в сердцах заругалась Антонина. - Ведь я вчера вам по полведра вылила. Совести в вас нет!
Обратно с полными ведрами Антонина шла медленно, тщательно высматривая дорогу, чтобы ненароком не оступиться и не расплескать воду. У дороги она приостановилась, подумала и решила передохнуть под придорожным кустом. Вытянув ноги, она блаженно зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела стайку тонюсеньких, заморенных подсолнушков с жалобно обвисшими листьями.
- Ишь, кто-то из машины, видать, кинул, а они вот взяли да выросли. - удивилась Антонина. - Как же вы тут без дождя расти будете?
Она оглядела небо, но ни с одной стороны дождя не предвиделось. Антонина перевела взгляд на ведро с бархатной, пронизанной солнцем водой. Воды было жалко. До сих пор она даже попить себе не позволяла, а терпела до следующей ходки к крану. Но вид у подсолнушков был до того жалкий, что Антонина схватила ведро и стала торопливо плескать под каждый подсолнушек отдельно - уж траву-то поливать ее не заставил бы и гром небесный.
Когда Антонина шла обратно, подсолнушки храбро топорщили свои листочки прямо навстречу вконец распоясавшемуся солнцу. Антонина, уставшая, растерянная и непривычно радостная, порешила, что раз в палисаднике подсолнухов нет, пусть эти растут, а Господь пусть увидит их и ее, Антонины, труды и, может быть, смилостивится и пошлет дождя.
- Господи, дождя-то очень бы надо, - мысленно обращалась она к Господу, цепляя ведрами за кусточки, торчавшие вдоль тропинки. - Грешные мы - это да. Вон и Борисыч орет, что скорее все поля на солому пустит, чем попа позовет молебен служить. Уж Ты на него не гневайся. У него отец революцию делал и его по партийной линии послал. Да только земле-то дождика все равно нужно.
Она сама себе удивлялась, но все говорила и говорила с Богом, уже ничуть не смущаясь, не видя в этом ничего необыкновенного. Удивительно ей было другое: как это раньше столько лет она этого не знала и не ведала, что Он - Вседержитель.
Так и повелось с того дня. Антонина трудилась с утра до вечера, и каждый день ее подопечные прибавляли в росте. По всей усадьбе женщины судачили о том, что от жары Антонина совсем чокнулась и поливает придорожную траву. Соседка ее, Татьяна, прирабатывавшая к пенсии цветами, сочувственно кивала головой и предлагала Антонине на разводку то пионы, то гладиолусы. Но Антонина стояла на своем: мол, овощами жить будет, а подсолнухи - это так, для Бога, а весной перед домом разведет.
- Ну зачем тебе подсолнухи-то? - горячилась Татьяна. - Что с них соберешь-то?
- А ничего! - отвечала Антонина. - А Бог-то на них посмотрит и нас, грешных, вспомнит.
В конце концов все на нее махнули рукой - поблажит и перестанет.
...Дождь пошел на Казанскую. Антонина шла из храма домой пешком ничуть не скрываясь от дождика, и все вела теперь уже нескончаемый разговор с Богом. Не смущаясь своих корявых и по-детски наивных слов, она благодарила Его и Заступницу Усердную за благодатный дождь, за то, что сил дал огород вырастить, за то, что дочка с мужем мирно живут и за все свои немудреные радости. Дома она пила чай и долго смотрела в окно на разом посвежевшую и вздохнувшую от зноя зелень, а потом вдруг неожиданно для самой себя пропела тоненьким, дребезжащим голоском "Верую" - от начала и до конца. И ни разу не сбилась.
Теперь дождиков перепадало достаточно, и Антонина ходила на дальний огород без ведер. Собирала огурцы, прищипывала бурно разросшиеся после дождей плети, выдергивала появившиеся травинки, помидоры, уже начавшие буреть, укрывала пленочными шалашиками. Ходила посмотреть и на "свои" подсолнушки. Они несли на мощных стеблях широкие темно-зеленые листья (навозцу им тоже, конечно, перепадало) и тугие, уже чуть приоткрывающие желтизну корзинки. Антонина ласково поглаживала их и уговаривала: "Цвести ужо пора".
...На Преображение Антонина собиралась загодя, еще с вечера уложив в корзинку помидоры и огурцы. Положила было сверху несколько яблочек со своих яблонь, но, оглядев корзинку, убрала их: были они еще зелены и к тому же мелковаты и корявы. Антонина опять повинилась перед иконами: "Завтра пойду ужо с чем есть, а осенью Борисыча зазову, чтобы сучья обрезал как надо". Подсчитав в уме траты на такое приглашение, Антонина вздохнула: деньги добывались с трудом, а уходили быстро. Идти же в храм с покупными яблоками она и вовсе не хотела - стыдно от своей-то земли на базар ходить.
Утро было уже по осеннему прохладное, с прозрачным, почти родниковым воздухом, но яркое, солнечное. Низковатое еще солнце пронизывало небо и землю тонкими золотыми нитями. Антонина шла по обочине шоссе и все повторяла про себя, но на распев "Верую" - стыдно будет, если отец Василий уличит ее в нерадении. В храм она пришла задолго до начала службы. Народу еще не было, и она неспешно обошла иконы и каждой поклонилась в землю. Около праздничной иконы постояла, припоминая все, что знала об этом празднике. Рассказ евангельский о событии на Фаворской горе Антонина, конечно, слышала не раз и верила ему свято, как и каждому евангельскому слову, услышанному на службах (своего Евангелия у нее не было и читать она его никогда не читала - после смерти бабки мать Антонины отдала все старинные книги сестре, которая уехала жить куда-то под Майкоп). Но вот представить себе этого она никак не могла: ну как, как, как могло сиять солнышком человеческое тело - ведь от жары-то оно и сгореть могло, и одежда тоже? Перекрестившись еще раз на икону, Антонина попросила: "Господи, уж Ты меня вразуми, а то голова моя не вмещает".
До службы отец Василий исповедовал всех желавших причаститься на праздник. Антонина стояла, как всегда, в самом дальнем уголке и, беззвучно шевеля губами, перечисляла все свои грехи, которые могла припомнить. Всякий раз, припомнив свою неправду перед Богом и людьми, она крестилась на образ Спасителя с добрыми, живыми, проникающими в самое сердце глазами и шептала: "Уж, Ты прости меня, грешную, ладно?" Получив от отца Василия строгое наставление и отпущение грехов, Антонина приложилась к Кресту и Евангелию, положила на тарелочку давно отложенные для этого деньги и направилась в свой уголок, но тут же вернулась и доложила отцу Василию:
- Батюшка Василий, а "Верую" я до конца выучила.
Отец Василий глянул на нее с недоумением и даже слегка раздраженно - он уже начал беседовать с другой прихожанкой, - но, припомнив свою весеннюю проповедь, широко улыбнулся, перекрестил Антонину широким крестом и сказал:
- Господь да благословит тебя, чадо Антонина, за твои труды и старание.
Антонина поклонилась и ушла в свой уголок. Душа ее, освободившаяся от сора, наметенного житейской суетой, была будто невесома и радостно впитывала много раз слышанное, но по-новому воспринятое слово - "чадо". Она - и вдруг чадо! Старая, некрасивая, уже давно смотрящая в землю - чадо! Вот диво-то. Она припомнила стайку ребятишек в церковном дворике - вот они и в самом деле чада. А она? И душу ее до яростного жжения век, до разом вскипевших слез заполонила небывалая, огромная, надрывающая душу благодарная любовь к Богу, согласившемуся иметь чадом и ее, одиноко доживавшую век на своем огороде.
И началась служба. Отец Василий служил торжественно и как-то по особому значительно. Прихожане, обычно неслышно сновавшие по храму то к ящику, то к иконам, то поближе к лавкам и выходу, стояли на этот раз неподвижно, подчиняясь торжеству Божественного праздника и словно шаг за шагом уходя за отцом Василием из здешнего мира в мир Горний, куда простому смертному в обычные дни путь заказан. Вот уже звонко и радостно отзвучал тропарь празднику, нестройно, но с воодушевлением подхваченный все церковным людом, и совершил вход с Евангелием отец Василий в сопровождении двух мальчиков, всегда помогавших ему служить, вот уже и прочитано Евангелие. Антонина все повторяла про себя, как запомнила: "...и одежды Его сделались белыми и блистающими, как и белильщик на земле не мог выбелить". В полной тишине, увлекая всех за собой, унеслась под купол "Херувимская" и расплавила потаенное золото сердец в благодарении и покаянии "Тебе поем". Женщины плакали, не скрываясь, а мужчины растерянно смаргивали нежданные слезы. Давно никто не мог припомнить такой службы.
Совершив Таинство, отец Василий вышел на амвон, залитый лучами искрящегося, пенящегося солнечного света, потоком падавшего из-под купола. Лицо его было взволновано и размягчено, глаза сияли. Перекрестившись во имя Отца и Сына и Святого Духа, он сказал:
- Братия и сестры! Христос ходил по земле, как простой смертный, как мы с вами ходим. У Него были такие же руки, лицо, глаза, - он с благоговейным недоумением посмотрел на свои вытянутые руки и оглядел всех присутствовавших, - такая же плоть, как у нас с вами. Во всем такая же, кроме греха. Греха на Нем не было... А в остальном Он был одно с нами - уставал, жаждал, алкал, ходил, проповедовал и исцелял. И многим это было в соблазн и недоумение, потому что с виду был такой же человек, как все. А Божественная Природа Его была скрыта от людей, незрима человеческому глазу и таинственно, несказанно соединилась с человеческим естеством. И знали о том, что Он - Бог, только те, которым открыто было то Духом Святым. И вот однажды позвал Он на гору Фавор избранных Своих учеников и ПРЕОБРАЗИЛСЯ перед ними. Что значит сие великое Таинство? А то, братие мои, что разом по Его воле и воле Отца Небесного зримо стало человекам Его Божество. И пали в страхе и трепете даже избранные ученики. Братие мои, Божество - это Свет Неизреченный и Несказанный, какого мы с вами, грешные и плотяные, ни узреть не можем, не вынести Его не можем по грехам нашим и малодушию. Апостолы убоялись, братия мои, Апостолы! Мы же, грешные, как воззрим на Свет сей Неприступный! Братия, одно нам спасение - не грешить, каяться и творить доброе. И молить Господа: "Милосердный Господи! Сделай нас, недостойных, причастниками Светлого Твоего Царствия. Не по грехам нашим - по милости Твоей сотвори нам!" Братия, ничто недостойное не войдет в Царство Божие, которое столь прекрасно и радостно, что словами человеческими, как сказал Апостол Павел, и выразить нельзя. Верою спасайтесь. Веруйте - и бегите суеты мирской. Любите друг друга. Берегитесь греха. Кайтесь и молитесь - и Господь наш Премилосердный примет вас. И просветит. И просияете вы в Царствии Небесном отражением Славы Господа нашего Иисуса Христа... Сказано: и будут последние первыми. Слышите, как страшно и таинственно? Может быть, это и о вас. Вот стоите вы сейчас в скромненьких платочках и давнишних - я помню! - платьях, а там, - отец Василий поднял лицо кверху, к куполу, и алмазно сверкнули слезы, застрявшие в седенькой бородке, - там Господь наш одежды светлые вам готовит за труды ваши, за кротость вашу и терпение. Братия мои, не скорбите и не унывайте - Господь на кресте распялся, чтобы взять людей Своих в свет. Радуйтесь, празднуйте! Вся земля сегодня Свет празднует, всякая травинка, всякий камушек... И работать сегодня грех великий. Праздник сегодня, братия, великий - Преображение Господне!
К причастию Антонина шла, не чувствуя затекших, задеревеневших ног, оступаясь чуть не на каждом шагу, и все повторяла: "На горе преобразился еси". И весь свет, все солнце, что было в храме, казалось ей, собрались вокруг Чаши, которую благоговейно и торжественно держал отец Василий, и сияла она неземным Светом, о котором он только что поведал своим прихожанам. И Сам Господь с радостной любовью смотрел на всех из алтаря.
...Домой Антонина брела, с трудом переставляя ноги: душа ее пела, а тело не несло такой радости. Но Антонина этого не замечала даже. Ее мучила какая-то неосознанная мысль, ей нужно было сложить в свои слова то, что услышала и перечувствовала она в храме. Все в ней будто переливалось, перекатывалось радужно-золотистыми волнами, а слов - не было. Она присела отдохнуть на стожке сена, кем-то забытого при дороге, и долго смотрела бездумно - на поля, убегавшие до кромки леса, на небо, на дорогу, по которой куда-то и зачем-то ехали машины, а в них сидели люди, не ведавшие о великом Празднике Света.
- Бедные вы мои! - вздохнула Антонина, словно возвращаясь на землю. - И как же вы живете-то, не зная такой радости? - и тут же спохватилась: - Эка расхвасталась! А сама-то как жила? Все в грядках да на рынок. Господи! А к Тебе-то все наспех, все бегом, а в голове-то одно: как бы поскорее домой прибежать да в огород скорее. А о Свете-то я ничего и не знала... Господи! Убогая я, старая, скрюченная, как обгорелая головешка. Куда мне до такой радости и красоты! Но ведь и там Тебе, поди, работники нужны. Возьми меня на какую хочешь работу. Пусть где-нибудь с краешку, у самой оградки - но только у Тебя, чтобы хоть издали, одним глазком... Господи!
...А через несколько дней по всей усадьбе из дома в дом бегала соседка Антонины Татьяна и заполошно рассказывала небывалую новость.
- Сон-то, сон какой я видела! Будто в храме нашем - праздник, а я на улице стою. И народу вокруг много-много. А в окнах свет-то какой. И батюшка наш с кадилом золотым, сияющим ходит, и поют все так, что слезы из глаз. А у самого окна Антонина наша стоит. Молодая, волосы аж белые все. И платье на ней, как на Машке из Барановки на свадьбе было - белое, в кружевах, длинное - аж до пят. И свеча в руке - ну золото просто, и сияет - глазам смотреть больно. И лицо - лицо светится! Машет нам из окна, зовет, а двери - закрыты!!! - Татьяна горестно раскачивалась на стуле и все показывала руками, как она засов пыталась отодвинуть, а он все никак с места не сдвигался. - Господи, а уж пели-то как! Да за что же ей такое? Почему ее взяли, а нас не пустили? Ведь на одной земле работаем! И огород у меня не хуже, и цветов вон сколько!
- А ты цветы в храм отнеси. Что ты их все на рынок да на рынок? - вдруг отозвалась из дальнего угла древняя бабка Авдотья, что целыми днями сидела на лавке и по старости уже никуда не выходила. - Видно, Антонина Богу поработала, вот ее Господь и отметил.
- А я что - не работаю? Вместе с ней, чай, на службах стоим.
- А ты душой поработай - не ногами, - вздохнула бабка Авдотья, - и тебя возьмут.
- А душой это как?
- Не знаю, милая. Это Он только Сам может вразумить, - бабка тяжело оперлась на клюку и улыбнулась беззубым ртом. - Ты помолись. По молитве Господь благодать-то подает.
...До глубокой осени качали подсолнухи тяжелыми корзинками, пока не вылущила их веселая, звонкая стайка синиц. Бережно срезала Антонина отжившие стебли и собрала уцелевшие семечки. Стебли положила в кучу хвороста, что собрали лесники для костра, а семечки отнесла домой. Зима постоит - и уйдет, а по весне посадит она подсолнушки в палисадничке, чтобы Господь Вседержитель почаще вспоминал землю, их село и всех чад Своих.